Шарль Бодлер

Плаванье

(перевод Марины Цветаевой)

Максиму Дю Кану

Для отрока, в ночи глядящего эстампы, За каждым валом – даль, за каждой далью – вал. Как этот мир велик в лучах рабочей лампы! Ах, в памяти очах – как бесконечно мал! В один ненастный день, в тоске нечеловечьей, Не вынеся тягот, под скрежет якорей, Мы всходим на корабль, и происходит встреча Безмерности мечты с предельностью морей. Что нас толкает в путь? Тех – ненависть к отчизне, Тех – скука очага, еще иных – в тени Цирцеиных ресниц оставивших полжизни – Надежда отстоять оставшиеся дни. В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами, Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств, Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя Не вытравят следов волшебницыных уст. Но истые пловцы – те, что плывут без цели: Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт, Что каждую зарю справляют новоселье И даже в смертный час еще твердят: «Вперед!» На облако взгляни – вот облик их желаний! Как отроку – любовь, как рекруту – картечь, – Так край желанен им, которому названья Доселе не нашла еще людская речь.

О ужас! Мы шарам катящимся подобны, Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный, Невидимым бичом стегающий миры. О странная игра с подвижною мишенью! Не будучи нигде, цель может быть – везде! Игра, где человек охотится за тенью, За призраком ладьи на призрачной воде… Душа наша – корабль, идущий в Эльдорадо. В блаженную страну ведет какой пролив? Вдруг среди гор и бездн и гидр морского ада – Крик вахтенного: «Рай! Любовь! Блаженство!» – Риф. Малейший островок, завиденный дозорным, Нам чудится землей с плодами янтаря, Лазоревой водой и с изумрудным дерном. Базальтовый утес являет нам заря. О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: «Берег!» Скормить его зыбям иль в цепи заковать, – Безвинного лгуна, выдумщика Америк, От вымысла чьего еще серее гладь. Так старый пешеход, ночующий в канаве, Вперяется в мечту всей силою зрачка. Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве, Мигающей свечи на вышке чердака.

Чудесные пловцы! Что за повествованья Встают из ваших глаз – бездоннее морей! Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний, Сокровища, каких не видывал Нерей. Умчите нас вперед – без паруса и пара! Явите нам (на льне натянутых холстин Так некогда рука очам являла чару) Видения свои, обрамленные в синь. Что видели вы, что?

«Созвездия. И зыби, И желтые пески, нас жгущие поднесь. Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, – Ах, нечего скрывать! – скучали мы, как здесь. Лиловые моря в венце вечерней славы, Морские города в тиаре из лучей Рождали в нас тоску, надежнее отравы, Как воин опочить на поле славы – сей. Стройнейшие мосты, славнейшие строенья, – Увы! хотя бы раз сравнялись с градом – тем, Что из небесных туч возводит Случай – Гений.… И тупились глаза, узревшие Эдем. От сладостей земных – Мечта еще жесточе! Мечта, извечный дуб, питаемый землей! Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь Достигнуть до небес с их солнцем и луной. Докуда дорастешь, о древо кипариса Живучее? …Для вас мы привезли с морей Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, – Всем вам, которым вещь чем дальше – тем милей! Приветствовали мы кумиров с хоботами, С порфировых столпов взирающих на мир, Резьбы такой – дворцы, такого взлета – камень, Что от одной мечты – банкротом бы – банкир… Надежнее вина пьянящие наряды Жен, выкрашенных в хну – до ноготка ноги, И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада…»

И что, и что – еще?

«О, детские мозги! Но чтобы не забыть итога наших странствий: От пальмовой лозы до ледяного мха – Везде – везде – везде – на всем земном пространстве Мы видели все ту ж комедию греха: Ее, рабу одра, с ребячливостью самки Встающую пятой на мыслящие лбы, Его, раба рабы: что в хижине, что в замке Наследственном: всегда – везде – раба рабы! Мучителя в цветах и мученика в ранах, Обжорство на крови и пляску на костях, Безропотностью толп разнузданных тиранов, – Владык, несущих страх, рабов, метущих прах. С десяток или два – единственных религий, Всех сплошь ведущих в рай – и сплошь вводящих в грех! Подвижничество, так носящее вериги, Как сибаритство – шелк и сладострастье – мех. Болтливый род людской, двухдневными делами Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе, Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя: – Мой равный! Мой господь! Проклятие тебе! – И несколько умов, любовников Безумья, Решивших сократить докучной жизни день И в опия моря нырнувших без раздумья, – Вот Матери-Земли извечный бюллетень!»

Бесплодна и горька наука дальних странствий. Сегодня, как вчера, до гробовой доски – Все наше же лицо встречает нас в пространстве: Оазис ужаса в песчаности тоски. Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя – Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит, Чтоб только обмануть лихого старца – Время, Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид. И, как апостолы, по всем морям и сушам Проносится. Убить зовущееся днем – Ни парус им не скор, ни пар. Иные души И в четырех стенах справляются с врагом. В тот миг, когда злодей настигнет нас, – вся вера Вернется нам, и вновь воскликнем мы: «Вперед!» Как на заре веков мы отплывали в Перу, Авророю лица приветствуя восход. Чернильною водой – морями глаже лака – Мы весело пойдем между подземных скал. О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака Взывающие: «К нам! – О, каждый, кто взалкал Лотосова плода! Сюда! В любую пору Здесь собирают плод и отжимают сок. Сюда, где круглый год – день лотосова сбора, Где лотосову сну вовек не минет срок!» О вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!.. К нам руки тянет друг – чрез черный водоем. «Чтоб сердце освежить – плыви к своей Электре!» Нам некая поет – нас жегшая огнем.

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило! Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь! Пусть небо и вода – куда черней чернила, Знай – тысячами солнц сияет наша грудь! Обманутым пловцам раскрой свои глубины! Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть, На дно твое нырнуть – Ад или Рай – едино! – В неведомого глубь – чтоб новое обресть!

(Из книги «Цветы зла»)

«Цветы Зла» Бодлера вышли впервые в 1857 г. и были составлены из вещей, писавшихся и выборочно печатавших ся им на протяжении полутора десятка лет. Но это собрание было выстроено так, чтобы смотреться как единая книга скитаний души мятущейся, страждущей посреди жизненной распутицы, где злое и больное (французское le mal сочетает оба эти значения) разлито повсюду, гнездится и внутри сердец… «В эту жестокую книгу, – писал Бодлер о «Цветах Зла» за год до смерти одному из знакомых, – я вложил все мое сердце, всю нежность, всю веру (вывернутую наизнанку), всю мою ненависть…»

(С.И. Великовский. «В скрещенье лучей. Очерки французской поэзии XIX–XX веков», глава «Обнаженное сердце» )

Михаил Свердлов

«Плавание» Шарля Бодлера:
последнее романтическое путешествие

В «Цветах зла» Шарля Бодлера каждое стихотворение воспринимается как глава единой поэмы. Но одно среди них – «Плавание» – стоит особняком: последнее и притом самое большое стихотворение «Цветов зла», оно становится поэмой в поэме и эпилогом ко всему сборнику. Уже в названии стихотворения скрыто грандиозное обобщение: «плавание» – это путь человека и человечества; пространство «плавания» – весь мир, время – вся мировая история.

А ещё название подсказывает смелые литературные аналогии: «Плавание» Бодлера соотносится с самой «Одиссеей» Гомера. Неслучайно речь бодлеровского лирического героя перебивается в третьей и пятой частях стихотворения вопросами «слушателей»: «Что видели вы, что?»; «И что, и что – ещё?» (перевод М.Цветаевой). Эти строки отсылают нас к XVIII песни гомеровской поэмы, в которой феакийский царь Алкиной просит Одиссея рассказать о том, что тот видел и испытал в своём чудесном плавании.

Ты же скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать, Где по морям ты скитался? Каких человеков ты земли Видел? Светлонаселённые их города опиши нам… (Перевод В.А. Жуковского)

Бодлер обращается к сюжету «Одиссеи», чтобы переиначить его. Герой Гомера рассказывает на пиру у феаков о своих приключениях, перед тем как достичь своей цели – родной, привычной Итаки. В «Плавании» же путешественников привлекает не Итака, а Икария – страна-утопия, недостижимая цель; и описание странствий предваряет не возвращение домой, а снова путь куда-то вдаль, последнюю попытку найти волшебную страну – в «неведомой глуби» смерти. Можно сделать вывод, что «Плавание» Бодлера – романтическая «одиссея» .

Романтики всегда стремились в неопределённое «туда»… Но бодлеровские «пловцы» – уже не те романтические герои, что в начале XIX века радостно устремлялись в погоню за мечтой. Чем чаще по ходу стихотворения мелькают синонимы земного рая – «Икария», «Эльдорадо», «Эдем», тем призрачнее становится цель. Действительно ли странники плывут в обетованную землю или только блуждают в собственных фантазиях, переходя от одной иллюзии к другой? Что ими движет – вера или сомнение, «идея-страсть» или игра?..

А не лучше ли и вовсе плыть без цели?

Да и вообще – стоит ли плыть? Ведь тот, кто плывёт, теряет способность мечтать, учась воспринимать всё многообразие мира как всегда и везде одну и ту же «комедию греха»; а тот, кто мечтает, не отходя от стола (как отрок, разглядывающий карту), – обретает безмерный мир иллюзии. Что находит ищущий в «Плавании» Бодлера? Сначала – ужас безумия.

Затем – скуку без исхода…

Наконец, «глотатель широт» превращается в Вечного Жида, обречённого на бесконечные и бесплодные скитания. Выходит, что «Плавание» – романтическая «одиссея», потерявшая цель, запутавшаяся и заблудившаяся, а «пловец» – последний романтик, переживший крах идеалов романтизма, но так и не нашедший им замены. Из всех грёз и мечтаний у лирического героя стихотворения остаётся только идея Смерти – и он вкладывает в порыв к ней весь свой пыл. Смерть теперь единственное прибежище романтика – одновременно и Икария (соблазняющая «нездешней речи нектаром»), и Итака (зовущая «плыть к своей Электре» – то есть к верной сестре, ждущей его родной душе).

Таков итог романтической «одиссеи», но смысл «Плавания» не сводится к этому итогу – слишком бурная страсть вложена в стихи. Эту страсть почувствовала и с блеском сумела передать Марина Цветаева, переведшая «Плавание» за год до смерти, в 1940 году.

Текст стихотворения печатается по изданию «Поэзия Франции. Век XIX». – Москва. – «Художественная литература». – 1985. – Стр.236-240.

Мария Ольшанская

I.
Максиму Дю Кану Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом - даль, за каждой далью - вал.
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах - как бесконечно мал!

В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.

Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне,
Тех - скука очага, еще иных - в тени
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни -
Надежда отстоять оставшиеся дни.

В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств,
Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
Не вытравят следов волшебницыных уст.

Но истые пловцы - те, что плывут без цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час еще твердят: - Вперед!

На облако взгляни: вот облик их желаний!
Как отроку - любовь, как рекруту - картечь,
Так край желанен им, которому названья
Доселе не нашла еще людская речь.

II.
О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный,
Невидимым бичом стегающий миры.

О, странная игра с подвижною мишенью!
Не будучи нигде, цель может быть - везде!
Игра, где человек охотится за тенью,
За призраком ладьи на призрачной воде...

Душа наша - корабль, идущий в Эльдорадо.
В блаженную страну ведет - какой пролив?
Вдруг среди гор и бездн и гидр морского ада -
Крик вахтенного: - Рай! Любовь! Блаженство! Риф.

Малейший островок, завиденный дозорным,
Нам чудится землей с плодами янтаря,
Лазоревой водой и с изумрудным дерном. -
Базальтовый утес являет нам заря.

О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
Скормить его зыбям иль в цепи заковать, -
Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
От вымысла чьего еще серее гладь.

Так старый пешеход, ночующий в канаве,
Вперяется в мечту всей силою зрачка.
Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
Мигающей свечи на вышке чердака.

III.
Чудесные пловцы! Что за повествованья
Встают из ваших глаз - бездоннее морей!
Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,
Сокровища, каких не видывал Нерей.

Умчите нас вперед - без паруса и пара!
Явите нам (на льне натянутых холстин
Так некогда рука очам являла чару) -
Видения свои, обрамленные в синь.

Что видели вы, что?

IV.
"Созвездия. И зыби,
И желтые пески, нас жгущие поднесь.
Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, -
Ах, нечего скрывать! - скучали мы, как здесь.

Лиловые моря в венце вечерней славы,
Морские города в тиаре из лучей
Рождали в нас тоску, надежнее отравы,
Как воин опочить на поле славы - сей.

Стройнейшие мосты, славнейшие строенья, -
Увы! хотя бы раз сравнялись с градом - тем,
Что из небесных туч возводит Случай - Гений.. -
И тупились глаза, узревшие Эдем.

От сладостей земных - Мечта еще жесточе!
Мечта, извечный дуб, питаемый землей!
Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь
Достигнуть до небес с их солнцем и луной.

Докуда дорастешь, о, древо кипариса
Живучее? ...Для вас мы привезли с морей
Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, -
Всем вам, которым вещь чем дальше - тем милей!

Приветствовали мы кумиров с хоботами,
С порфировых столпов взирающих на мир,
Резьбы такой - дворцы, такого взлета - камень,
Что от одной мечты - банкротом бы - банкир...

Надежнее вина пьянящие наряды
Жен, выкрашенных в хну - до ноготка ноги,
И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада..."

И что, и что - еще?

V.
"О, детские мозги!
Но чтобы не забыть итога наших странствий:
От пальмовой лозы до ледяного мха -
Везде - везде - везде - на всем земном пространстве

Мы видели все ту ж комедию греха:
Ее, рабу одра, с ребячливостью самки
Встающую пятой на мыслящие лбы,
Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном: всегда - везде - раба рабы!

Мучителя в цветах и мученика в ранах,
Обжорство на крови и пляску на костях,
Безропотностью толп разнузданных тиранов, -
Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.
С десяток или два - единственных религий,
Всех сплошь ведущих в рай - и сплошь вводящих в грех!

Подвижничество, так носящее вериги,
Как сибаритство - шелк и сладострастье - мех.
Болтливый род людской, двухдневными делами
Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,
Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя: -
Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе! -

И несколько умов, любовников Безумья,
Решивших сократить докучной жизни день
И в опия моря нырнувших без раздумья, -
Вот Матери-Земли извечный бюллетень!"

VI.
Бесплодна и горька наука дальних странствий.
Сегодня, как вчера, до гробовой доски -
Все наше же лицо встречает нас в пространстве:
Оазис ужаса в песчаности тоски.

Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя -
Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,
Чтоб только обмануть лихого старца - Время,
Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид.

И, как апостолы, по всем морям и сушам
Проносится. Убить зовущееся днем -
Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
И в четырех стенах справляются с врагом.

В тот миг, когда злодей настигнет нас - вся вера
Вернется нам, и вновь воскликнем мы: - Вперед!
Как на заре веков мы отплывали в Перу,
Авророю лица приветствуя восход.

Чернильною водой - морями глаже лака -
Мы весело пойдем между подземных скал.
О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака
Взывающие: "К нам! - О, каждый, кто взалкал

Лотосова плода! Сюда! В любую пору
Здесь собирают плод и отжимают сок.
Сюда, где круглый год - день лотосова сбора,
Где лотосову сну вовек не минет срок!"

О, вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!..
К нам руки тянет друг - чрез черный водоем.
"Чтоб сердце освежить - плыви к своей Электре!"
Нам некая поет - нас жегшая огнем.

VII.
Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и вода - куда черней чернила,
Знай - тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,
На дно твое нырнуть - Ад или Рай - едино! -
В неведомого глубь - чтоб новое обресть!

В «Цветах зла» Шарля Бодлера каждое стихотворение воспринимается как глава единой поэмы. Но одно среди них - «Плавание» - стоит особняком: последнее и притом самое большое стихотворение «Цветов зла», оно становится поэмой в поэме и эпилогом ко всему сборнику. Уже в названии стихотворения скрыто грандиозное обобщение: “плавание” - это путь человека и человечества; пространство “плавания” - весь мир, время - вся мировая история.

А ещё название подсказывает смелые литературные аналогии: «Плавание» Бодлера соотносится с самой «Одиссеей» Гомера. Неслучайно речь бодлеровского лирического героя перебивается в третьей и пятой частях стихотворения вопросами “слушателей”: “Что видели вы, что?”; “И что, и что - ещё?” (перевод М.Цветаевой). Эти строки отсылают нас к XVIII песни гомеровской поэмы, в которой феакийский царь Алкиной просит Одиссея рассказать о том, что тот видел и испытал в своём чудесном плавании.

Ты же скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать,
Где по морям ты скитался? Каких человеков ты земли
Видел? Светлонаселённые их города опиши нам…
(Перевод В.А. Жуковского)

Кроме того, в начале поэмы упоминается волшебница Цирцея, а в конце - племя лотофагов. В «Одиссее» это соседние эпизоды (IX и X песни), имеющие сходный смысл: и коварная Цирцея, превращающая спутников Одиссея в свиней, и “мирные” лотофаги, чьё угощение (“сладкомедвяный лотос”) приводит к беспамятству, в равной степени препятствуют цели странствия. В стихотворении же Бодлера эти эпизоды противопоставлены друг другу: от одних чар путешественники бегут (от дурманящего аромата и жестокой власти Цирцеи - “La Circe tyrannique aux dangereux parfums”), к другим чарам - стремятся (“К нам руки тянет друг…”). Цирцея в «Плавании» символизирует “низкий” быт, усыпляющий в человеке человеческое начало и отдающий его в рабство скотским инстинктам, - вот от каких снов спасаются “пловцы”.

В Цирцеиных садах дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств…
(Перевод М.Цветаевой)

А лотофаги сулят забвенье земных горестей и забот, вечный сон, освобождающий от цепей быта, - дары, роднящие страну лотоса с подземным Аидом, к границам которого подходил Одиссей в XI песни гомеровской поэмы.

Бодлер обращается к сюжету «Одиссеи», чтобы переиначить его. Герой Гомера рассказывает на пиру у феаков о своих приключениях, перед тем как достичь своей цели - родной, привычной Итаки. В «Плавании» же путешественников привлекает не Итака, а Икария - страна-утопия, недостижимая цель; и описание странствий предваряет не возвращение домой, а снова путь куда-то вдаль, последнюю попытку найти волшебную страну - в “неведомой глуби” смерти. Можно сделать вывод, что «Плавание» Бодлера - романтическая “одиссея” .

Романтики всегда стремились в неопределённое “туда” (“dahin”, “far away” - ключевые слова соответственно немецкого и английского романтизма). Но бодлеровские “пловцы” - уже не те романтические герои, что в начале XIX века радостно устремлялись в погоню за мечтой. Чем чаще по ходу стихотворения мелькают синонимы земного рая - “Икария”, “Эльдорадо”, “Эдем”, тем призрачнее становится цель. Действительно ли странники плывут в обетованную землю или только блуждают в собственных фантазиях, переходя от одной иллюзии к другой? Что ими движет - вера или сомнение, “идея-страсть” или игра? Уже неясно.

О, странная игра с подвижною мишенью!
Не будучи нигде, цель может быть - везде!
Игра, где человек охотится за тенью,
За призраком ладьи на призрачной воде…

А не лучше ли и вовсе плыть без цели? Возможно, что и так:

Но истые пловцы - те, кто плывут без цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час ещё твердят: - Вперёд!

Да и вообще - стоит ли плыть? Ведь тот, кто плывёт, теряет способность мечтать, учась воспринимать всё многообразие мира как всегда и везде одну и ту же “комедию греха”; а тот, кто мечтает, не отходя от стола (как отрок, разглядывающий карту), - обретает безмерный мир иллюзии.

Что находит ищущий в «Плавании» Бодлера? Сначала - ужас безумия.

О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
Нас Лихорадка бьёт, как тот Архангел злобный,
Невидимым бичом стегающий миры.

Затем - скуку без исхода:

Бесплодна и горька наука дальних странствий.
Сегодня, как вчера, до гробовой доски -
Всё наше же лицо встречает нас в пространстве:
Оазис ужаса в песчаности тоски.

Наконец, “глотатель широт” превращается в Вечного Жида, обречённого на бесконечные и бесплодные скитания. Выходит, что «Плавание» - романтическая “одиссея”, потерявшая цель, запутавшаяся и заблудившаяся , а “пловец” - последний романтик , переживший крах идеалов романтизма, но так и не нашедший им замены. Из всех грёз и мечтаний у лирического героя стихотворения остаётся только идея Смерти - и он вкладывает в порыв к ней весь свой пыл. Смерть теперь единственное прибежище романтика - одновременно и Икария (соблазняющая “нездешней речи нектаром”), и Итака (зовущая “плыть к своей Электре” - то есть к верной сестре, ждущей его родной душе).

Таков итог романтической “одиссеи”, но смысл «Плавания» не сводится к этому итогу - слишком бурная страсть вложена в стихи. Эту страсть почувствовала и с блеском сумела передать Марина Цветаева, переведшая «Плавание» за год до смерти, в 1940 году. Цветаева открыла как-то свой переводческий секрет, признавшись, что начинает работу с “лучших основных строк”; их она старается переводить как можно ближе к оригиналу. Такими ключевыми строками становятся для Цветаевой именно самые страстные, самые яростные из них, такие как - “Оазис ужаса в песчаности тоски”.

Вслед за В.Вс. Ивановым сравним два перевода первых двух строф. Вот перевод Василия Комаровского:

Мир прежде был велик - как эта жажда знанья,
Когда так молода ещё была мечта.
Он был необозрим в надеждах ожиданья!
И в памяти моей - какая нищета!

Мы сели на корабль озлобленной гурьбою,
И с горечью страстей, и с пламенем в мозгах,
Наш взор приворожён к размерному прибою,
Бессмертные - плывём. И тесно в берегах.

Главный недостаток перевода - размывание парадоксально-афористических строк, замыкающих строфы. Так, пытаясь передать строку “Bercant notre infini sur le fini des mers” (“Качая нашу беспредельность на предельности морей”), Комаровский не только далеко уходит от оригинала, но и впадает в “тёмный”, напыщенный слог. Цветаева же переводит эту строку чуть ли не с буквальной точностью: “…и происходит встреча // Безмерности мечты с предельностью морей”. Так же - едва ли не слово в слово - звучат в цветаевском переводе завершающие строки первой строфы «Плавания»:

Ah! que le monde est grand a la clarte des lampes!
Aux yeux du souvenir que le monde est petit!
(О! Как велик этот мир в лучах лампы!
В глазах памяти как мир мал!)

Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах как бесконечно мал!

Будучи максимально точной в переводе опорных строк, Цветаева позволяет себе интерпретировать Бодлера в духе собственной поэтики. Но и здесь она верна духу оригинала: анжанбеманы (моменты несовпадения синтаксической и ритмической паузы в стихе), инверсии (то есть изменение порядка слов), эмфатические (то есть с усиливающейся интонацией) повторы , резкие обрывы и эллипсисы (сокращённые предложения - обычно без сказуемого) - все эти характерные для Цветаевой приёмы передают и усиливают страстность бодлеровского стиха. Так, вторую строку «Плавания» - “L’univers est egala son vaste appetit” (“Мир соответствует его - отрока - прожорливому аппетиту”) Цветаева переводит эллиптическим стихом (со своим любимым знаком препинания - тире), передающим не только жадность, но и стремительность детской мечты: для отрока “За каждым валом - даль, за каждой далью - вал”. Ещё эффектнее интерпретация строк о безумце, кричащем с мачты об исполнении мечты и тут же - о крушении надежд:

“Amour… gloire… bonheure!” Enfer! c’est un ecueil!

(“Любовь… слава… счастье!” Проклятье! Это подводный риф!)

У Цветаевой эта коллизия достигает предельного драматизма, а смена настроений - невероятной стремительности:

Душа наша - корабль, идущий в Эльдорадо.
В блаженную страну ведёт - какой пролив?
Вдруг среди гор и бездн, и гидр морского ада -
Крик вахтенного: - Рай! Любовь! Блаженство! - Риф.

Страстный переводчик страстного поэта, Цветаева нагнетает стиховую интонацию:

…Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств…
…Везде - везде - везде - на всём земном пространстве…
…Его, раба, рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном: всегда - везде - раба рабы!

И так, в полном согласии с духом оригинала, подготавливает торжественно-романтический финал - великого произведения Бодлера и Цветаевой, сочетающего безотрадность мыслей с энергией стиха.

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и земля - куда черней чернила,
Знай - тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
На дно твоё нырнуть - Ад или рай - едино! -
В неведомую глубь - чтоб новое обресть!

Круг понятий

Поэтические приёмы

Вопросы и задания

• Сравните «Плавание» Ш.Бодлера со стихотворением М.Ю. Лермонтова «Белеет парус одинокий…».
• Каковы романтические черты этого стихотворения и в чём его антиромантический пафос?
• Каково отношение Бодлера к идее непрерывного прогресса человечества? Обоснуйте свой ответ, опираясь на «Плавание» Бодлера.
• Найдите в переводе М.Цветаевой приёмы и особенности стиля, характерные для её поэтики.

Плаванье

[Максиму Дю Кану] *

Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом - даль, за каждой далью - вал.
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах - как бесконечно мал!

В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.

Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне,
Тех - скука очага, еще иных - в тени
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни -
Надежда отстоять оставшиеся дни.

В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств,
Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
Не вытравят следов волшебницыных уст.

Но истые пловцы - те, что плывут без цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час еще твердят: - Вперед!

На облако взгляни: вот облик их желаний!
Как отроку - любовь, как рекруту - картечь,
Так край желанен им, которому названья
Доселе не нашла еще людская речь.

О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный,
Невидимым бичом стегающий миры.

О, странная игра с подвижною мишенью!
Не будучи нигде, цель может быть - везде!
Игра, где человек охотится за тенью,
За призраком ладьи на призрачной воде…

Душа наша - корабль, идущий в Эльдорадо.
В блаженную страну ведет - какой пролив?
Вдруг среди гор и бездн и гидр морского ада -
Крик вахтенного: - Рай! Любовь! Блаженство! Риф.

Малейший островок, завиденный дозорным,
Нам чудится землей с плодами янтаря,
Лазоревой водой и с изумрудным дерном. -
Базальтовый утес являет нам заря.

О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
Скормить его зыбям иль в цепи заковать, -
Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
От вымысла чьего еще серее гладь.

Так старый пешеход, ночующий в канаве,
Вперяется в мечту всей силою зрачка.
Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
Мигающей свечи на вышке чердака.

Чудесные пловцы! Что за повествованья
Встают из ваших глаз - бездоннее морей!
Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,
Сокровища, каких не видывал Нерей.

Умчите нас вперед - без паруса и пара!
Явите нам (на льне натянутых холстин
Так некогда рука очам являла чару) -
Видения свои, обрамленные в синь.

Что видели вы, что?

«Созвездия. И зыби,
И желтые пески, нас жгущие поднесь.
Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, -
Ах, нечего скрывать! - скучали мы, как здесь.

Лиловые моря в венце вечерней славы,
Морские города в тиаре из лучей
Рождали в нас тоску, надежнее отравы,
Как воин опочить на поле славы - сей.

Стройнейшие мосты, славнейшие строенья, -
Увы! хотя бы раз сравнялись с градом - тем,
Что из небесных туч возводит Случай - Гений.. -
И тупились глаза, узревшие Эдем.

От сладостей земных - Мечта еще жесточе!
Мечта, извечный дуб, питаемый землей!
Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь
Достигнуть до небес с их солнцем и луной.

Докуда дорастешь, о, древо кипариса
Живучее? …Для вас мы привезли с морей
Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, -
Всем вам, которым вещь чем дальше - тем милей!

Приветствовали мы кумиров с хоботами,
С порфировых столпов взирающих на мир,
Резьбы такой - дворцы, такого взлета - камень,
Что от одной мечты - банкротом бы - банкир…

Надежнее вина пьянящие наряды
Жен, выкрашенных в хну - до ноготка ноги,
И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада…»

И что, и что - еще?

«О, детские мозги!
Но чтобы не забыть итога наших странствий:
От пальмовой лозы до ледяного мха -
Везде - везде - везде - на всем земном пространстве

Мы видели все ту ж комедию греха:
Ее, рабу одра, с ребячливостью самки
Встающую пятой на мыслящие лбы,
Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном: всегда - везде - раба рабы!

Мучителя в цветах и мученика в ранах,
Обжорство на крови и пляску на костях,
Безропотностью толп разнузданных тиранов, -
Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.
С десяток или два - единственных религий,
Всех сплошь ведущих в рай - и сплошь вводящих в грех!

Подвижничество, так носящее вериги,
Как сибаритство - шелк и сладострастье - мех.
Болтливый род людской, двухдневными делами
Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,
Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя: -
Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе! -

И несколько умов, любовников Безумья,
Решивших сократить докучной жизни день
И в опия моря нырнувших без раздумья, -
Вот Матери-Земли извечный бюллетень!»

Бесплодна и горька наука дальних странствий.
Сегодня, как вчера, до гробовой доски -
Все наше же лицо встречает нас в пространстве:
Оазис ужаса в песчаности тоски.

Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя -
Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,
Чтоб только обмануть лихого старца - Время,
Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид.

И, как апостолы, по всем морям и сушам
Проносится. Убить зовущееся днем -
Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
И в четырех стенах справляются с врагом.

В тот миг, когда злодей настигнет нас - вся вера
Вернется нам, и вновь воскликнем мы: - Вперед!
Как на заре веков мы отплывали в Перу,
Авророю лица приветствуя восход.

Чернильною водой - морями глаже лака -
Мы весело пойдем между подземных скал.
О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака
Взывающие: «К нам! - О, каждый, кто взалкал

Лотосова плода! Сюда! В любую пору
Здесь собирают плод и отжимают сок.
Сюда, где круглый год - день лотосова сбора,
Где лотосову сну вовек не минет срок!»

О, вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!..
К нам руки тянет друг - чрез черный водоем.
«Чтоб сердце освежить - плыви к своей Электре!»
Нам некая поет - нас жегшая огнем.

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и вода - куда черней чернила,
Знай - тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,
На дно твое нырнуть - Ад или Рай - едино! -
В неведомого глубь - чтоб новое обресть!

Шарль Бодлер

Перевод Марины Цветаевой

Плаванье

Максиму дю Кан

Для отрока, в ночи? глядящего эстампы,

За каждым валом – даль, за каждой далью – вал.

Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!

Ах, в памяти очах – как бесконечно мал!

В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,

Не вынеся тягот, под скрежет якорей,

Мы всходим на корабль – и происходит встреча

Безмерности мечты с предельностью морей.

Что нас толкает в путь? Тех – ненависть к отчизне,

Тех – скука очага, еще иных – в тени

Цирцеиных ресниц оставивших полжизни, –

Надежда отстоять оставшиеся дни.

В Цирцеиных садах дабы не стать скотами,

Плывут, плывут, плывут в оцепененьи чувств,

Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя

Не вытравят следов волшебницыных уст.

Но истые пловцы – те, что плывут без цели:

Плывущие – чтоб плыть! Глотатели широт,

Что каждую зарю справляют новоселье

И даже в смертный час еще твердят: вперед!

На облако взгляни: вот облик их желаний!

Как отроку – любовь, как рекруту – картечь,

Так край желанен им, которому названья

Доселе не нашла еще людская речь.

О, ужас! Мы шарам катящимся подобны,

Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры

Нас Лихорадка бьет –

как тот Архангел злобный,

Невидимым бичом стегающий миры.

О, странная игра с подвижною мишенью!

Не будучи нигде, цель может быть – везде!

Игра, где человек охотится за тенью,

За призраком ладьи на призрачной воде…

Душа наша – корабль, идущий в Эльдорадо.

В блаженную страну ведет – какой пролив?

Вдруг, среди гор и бездн и гидр морского ада –

Крик вахтенного: – Рай! Любовь! Блаженство! –

Малейший островок, завиденный дозорным,

Нам чудится землей с плодами янтаря,

Лазоревой водой и с изумрудным дерном.

Базальтовый утес являет нам заря.

О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!

Скормить его зыбям, иль в цепи заковать, –

Безвинного лгуна, выдумщика Америк,

От вымысла чьего еще серее гладь.

Так старый пешеход, ночующий в канаве,

Вперяется в Мечту всей силою зрачка.

Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,

Мигающей свечи на вышке чердака.

Чудесные пловцы! Что за повествованья

Встают из ваших глаз – бездоннее морей!

Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний, –

Сокровища, каких не видывал Нерей.

Умчите нас вперед – без паруса и пара!

Явите нам (на льне натянутых холстин

Так некогда рука очам являла чару)

Видения свои, обрамленные в синь.

Что видели вы, что?

Лиловые моря в венце вечерней славы,

Морские города в тиаре из лучей

Рождали в нас тоску, надежнее отравы,

Как воин опочить на поле славы – сей.

Стройнейшие мосты, славнейшие строенья,

Увы, хотя бы раз сравнились с градом – тем,

Что из небесных туч возводит Случай-Гений…

И тупились глаза, узревшие Эдем.

От сладостей земных – Мечта еще жесточе!

Мечта, извечный дуб, питаемый землей!

Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь

Достигнуть до небес с их солнцем и луной.

Докуда дорастешь, о древо – кипариса

Живучее?..

Для вас мы привезли с морей

Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, –

Приветствовали мы кумиров с хоботами,

С порфировых столпов взирающих на мир,

Резьбы такой – дворцы, такого взлету –

Что от одной мечты – банкротом бы – банкир…

Надежнее вина пьянящие наряды,

Жен, выкрашенных в хну – до ноготка ноги,

И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада…

– И что, и что – еще?

– О, детские мозги!..

Но чтобы не забыть итога наших странствий:

От пальмовой лозы до ледяного мха,

Везде – везде – везде на всем земном пространстве

Мы видели всё ту ж комедию греха:

Ее , рабу одра, с ребячливостью самки

Встающую пятой на мыслящие лбы,

Его , раба рабы: что в хижине, что в замке

Наследственном – всегда – везде – раба рабы!

Мучителя в цветах и мученика в ранах,

Обжорство на крови и пляску на костях,

Безропотностью толп разнузданных тиранов, –

Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.

С десяток или два – единственных религий,

Все сплошь ведущих в рай –

и сплошь вводящих в грех

Подвижничество, та?к носящее вериги,

Как сибаритство – шелк и сладострастье – мех.

Болтливый род людской, двухдневными делами

Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,

Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя:

– Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе!

И несколько умов, любовников Безумья,

Решивших сократить докучный жизни день

И в опия морей нырнувших без раздумья, –

Вот Матери-Земли извечный бюллетень!

Бесплодна и горька наука дальних странствий:

Сегодня, как вчера, до гробовой доски –

Всё наше же лицо встречает нас в пространстве:

Оазис ужаса в песчаности тоски.

Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя –

Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,

Чтоб только обмануть лихого старца – Время.

Есть племя бегунов. Оно – как Вечный Жид.

И как апостолы, по всем морям и сушам

Проносится. Убить зовущееся днем –

Ни парус им не скор, ни пар. Иные души

И в четырех стенах справляются с врагом.

В тот миг, когда злодей настигнет нас – вся вера

Вернется нам, и вновь воскликнем мы: – вперед!

Как на заре веков мы отплывали в Перу,

Авророю лица приветствуя восход.

Чернильною водой – морями глаже лака –

Мы весело пойдем между подземных скал.

Взывающие: – К нам! – О, каждый, кто взалкал

О, вкрадчивая речь! Нездешней лести нектар!

К нам руки тянет друг – чрез черный водоем.

– Чтоб сердце освежить – плыви к своей Электре! –

Нам некая поет – нас жегшая огнем.

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!

Нам скучен этот край! О, Смерть, скорее в путь!

Пусть небо и вода – куда черней чернила,

Знай, тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!

Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,

На дно твое нырнуть – Ад или Рай – едино! –

В неведомого глубь – чтоб новое обресть!

Данный текст является ознакомительным фрагментом. Из книги Марина Цветаева автора Швейцер Виктория

Из книги Воспоминания о Марине Цветаевой автора Антокольский Павел Григорьевич

Надежда Городецкая В ГОСТЯХ У МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ «Если бы тема была - „как живет и работает“, - я бы пригласила вас к себе именно для того, чтобы вы увидели, что работать в моей обстановке (глагол: обстать) в достаточной мере невозможно. А так - предпочитаю встречу на

Из книги Полутораглазый стрелец автора Лившиц Бенедикт Константинович

Валентина Чирикова КОСТЕР МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ Годы 1922 и 1923-й. Наша семья живет в дачной местности Вшеноры, недалеко от Праги. На том же берегу притока Влтавы, в соседнем поселке, носящем ироническое название Мокропсы, - семья Цветаевой-Эфрон. Мы часто встречаемся.

Из книги Марина Цветаева. Неправильная любовь автора Бояджиева Людмила Григорьевна

ШАРЛЬ БОДЛЕР 192. СООТВЕТСТВИЯ Природа - темный храм, где строй столпов живых Роняет иногда невнятные реченья; В ней лесом символов, исполненных значенья, Мы бродим, на себе не видя взоров их. Как дальних отгулов прерывистая хрия Нам предстоит порой в единстве

Из книги Том 4. Книга 2. Дневниковая проза автора Цветаева Марина

ШАРЛЬ БОДЛЕР Бодлер Ш. (1821–1867) - один из крупнейших французских поэтов XIX в., участник революции 1848 г. Автор единственной поэтической книги «Цветы зла» (1857). Утверждая в своей лирике эстетическую ценность всего темного, «греховного», осуждаемого общепринятой моралью, он

Из книги Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах автора Мочалова Ольга Алексеевна

Основные даты жизни и творчества Марины Цветаевой 1892, 8 октября (26 сентября ст. ст.) - В доме профессора Ивана Владимировича Цветаева и его жены Марии Александровны (урожденной Мейн) родилась дочь Марина.1894 - Рождение сестры Анастасии.До 1902 - Жизнь между Москвой и Тарусой

Из книги Тайный русский календарь. Главные даты автора Быков Дмитрий Львович

У Марины Цветаевой (От парижского корреспондента «Сегодня») Живет Цветаева очень далеко - почти за городом. Приехала ненадолго, может быть, до Рождества, и к Парижу приглядывается с особенным, одним только русским знакомым волнением.Марина Цветаева совсем молода: шапка

Из книги 100 великих поэтов автора Еремин Виктор Николаевич

Рассказ Марины Цветаевой (1939 год) Семья Бальмонтов живет в Париже на средства частной благотворительности. Анна Ивановна по-прежнему спутница поэта, где-то служит, жалкая старуха. Бальмонт изредка пишет небольшие стихи. Он говорит: «Я уже достаточно много писал, и мало

Из книги Одна – здесь – жизнь автора Цветаева Марина

Из книги Путь комет. Разоблаченная морока автора Кудрова Ирма Викторовна

ШАРЛЬ БОДЛЕР (1821-1867) Демон поэзии, маркиз де Сад в стихосложении, мрачный растлитель… Как только ни называли в свое время автора «Цветов зла». Видимо, вполне заслуженно, поскольку именно Шарль Бодлер настежь распахнул двери в поэзию литературному фрейдизму. Он

Из книги Самые пикантные истории и фантазии знаменитостей. Часть 1 автора Амиллс Росер

Мемуарные портреты Марины Цветаевой Настоящий том художественной прозы Цветаевой включает в себя практически все лучшее, на наш взгляд, из написанного ею в этом жанре.В первую очередь, это «прекрасный цикл» (по словамВ. Ходасевича) ее знаменитых мемуарных

Из книги Память о мечте [Стихи и переводы] автора Пучкова Елена Олеговна

Основные даты жизни и творчества Марины Цветаевой 1892, 26 сентябряВ семье профессора московского университета Ивана Владимировича Цветаева и его жены Марии Александровны (урожденной Мейн) родилась дочь Марина.1902, осеньОтъезд вместе с матерью и младшей сестрой Анастасией

Из книги Цветаева без глянца автора Фокин Павел Евгеньевич

Шарль Бодлер Зависимость от музы-проституткиШарль Пьер Бодле?р (1821–1867) – поэт и критик, классик французской и мировой литературы.В 1840 году, в 19 лет, он начал изучать право и стал вести распутный образ жизни, что вызывало постоянные ссоры с семьей из-за его склонности к

Из книги Пастернак и современники. Биография. Диалоги. Параллели. Прочтения автора Поливанов Константин Михайлович

Шарль Бодлер (1821–1867) Приглашение к путешествию Дитя, сестра моя! Уедем в те края, Где мы с тобой не разлучаться сможем, Где для любви – века. Где даже смерть легка, В краю желанном, на тебя похожем, И солнца влажный луч Среди ненастных туч Усталого ума легко коснется, Твоих

Из книги автора

Краткая летопись жизни и творчества Марины Цветаевой 1892, 8 октября (26 сентября старого стиля). В доме профессора Ивана Владимировича Цветаева и его жены Марии Александровны (урожденной Мейн) родилась дочь Марина.1894. Рождение сестры Анастасии.До 1902. Жизнь между Москвой и

Из книги автора

«Попытка комнаты» Марины Цветаевой. Опыт интерпретации Поэма «Попытка комнаты» представляет один из самых «герметичных», трудных для понимания текстов Цветаевой. Нам представляется, что выяснение причин «особой» сложности этого текста (даже в сравнении с другими